Волчий берег (СИ) - Страница 51

Раздвинув густые ветки куста, я очутилась на берегу. И как оказалось, не одна.

Гордей стоял, наклонившись над заводью, накрытый как крышей густой кроной ивы, чьи гибкие ветви за его спиной спускались до самой земли.

Он умывался. Хватал широкими ладонями воду и бросал себе в лицо.

И он был раздет, только портки до колен. Голая спина сверкает от воды, посредине хребет выпирает. Так захотелось вдоль по нему пальцами пройтись, даже страшно стало. По плечам хлещут мокрые чёрные волосы. Босые ноги пылью покрыты.

Вытерев руками лицо, он на миг замер и резко оглянулся. Сквозь покачивающиеся ветви светило рассветное солнце, оставляло пятна на его коже.

Да, это я. Свои. Повезло, иначе, судя по взгляду, быть бы мне разодранной в клочья. А так его настороженность тает, глаза зажигаются и горят.

– Что ты тут делаешь? – возмущаюсь я. Конечно, он первый пришёл, но как-то непонятно – я ушла далеко от стоянки и всё равно на него наткнулась! Не верю, что случайно!

– Купаться собираюсь. А ты?

Вот ещё, отчитываться перед ним. Если бы можно было ещё крепче сжать губы, я бы сжала!

Тогда, отведя взгляд и взглянув на себя, на свои ноги и штаны, он говорит с улыбкой:

– Портки я тоже буду скидывать, но ты можешь остаться.

Чего?!

– Размечтался!

Я бегу обратно, в сторону лагеря, не замечая, как ветки хлещут по лицу. Щёки красные, горят как огонь. Опять он!.. не знаю, как сказать. Опять он меня дразнит!

Вылетела на полянку, как будто за мной по пятам бешеная свора гонится – а там на стоянке Всеволод уже костёр разжигает, рядом вода в котелке блестит. Ярый с другого берега неторопливо идёт, с полотенцем на голом плече. Оба уже искупались, вот где они были!

Всё тихо-мирно, только я шум создаю.

Надо прикинуться, будто ничего не случилось, отвернусь, поди, не заметят красных щёк.

– Доброе утро.

Всеволод здоровается, мельком смотрит на меня, а потом бросает взгляд в сторону, откуда я вышла. Подумает ещё, что я там не одна была… От этого щёки ещё краше наливаются. Что-то буркнув в ответ, я иду к Малинке. Она, к счастью, просыпается медленно, зевает, закрыв глаза, и тем самым даёт мне время прийти в себя.

Позже мы с сестрой ходили купаться, сторожили друг друга по очереди, но нам никто не мешал.

А когда вернулись, Гордей уже на месте оказался, чистый весь, гладкий, прям лоснится! И жутко раздражает, что он чему-то сам себе улыбается. Прямо по лицу видно – думает о чём-то своём, приятном, а губы то и дело в улыбке растягиваются! Так бы и разорвала!

– Завтра в доме будем ночевать. Сами увидите – такого дома ещё поискать! Не дом, а музей. Место такое, куда ходят подивиться на диковины разные. Там прежде хозяевами дивы были и даже козлоногие жили. – Рассказывает за завтраком Всеволод.

Мы с сестрой дружно жевать перестали, как услышали.

– Козлоногие?

– Прямые потомки их богов. – Гордей морщит нос. – Это такие же дивы, только ниже колен у них ноги как у козлов. Мы вам всё покажем, если захотите.

Мы, конечно же, хотим.

– Так они настоящие? – Уточняю я. – Мы слышали раньше, думали, сказки это всё дивьи.

– Настоящие они, как мы, из крови и плоти.

Волки замолкают, не желая развивать тему. Мы переглядываемся. Подумать только – настоящие!

Днём дорога стелется ни шатко, ни валко. Видно, волков что-то тревожит, временами они переглядываются, но не разговаривают. И только Гордей… ну, он как обычно улыбается. И чуть что рядом оказывается. Я вначале пугалась – оглянешься резко – он стоит, смотрит пристально, а то и вовсе в него носом утыкаешься. И не отходит же, насмешливо наблюдает, как я отскакиваю. И спрашивает:

– Тебе ничего не надо, Жгучка?

– Нет!

А Малинку почему-то не спрашивает. Та не обижается, хихикает только каждый раз.

Вообще странная у нас компания вышла. Ярый вечно глаза закатывает и головой трясёт, Всеволод словно добрый дядюшка пытается себя вести – везде успеть. Малинка, как козлёнок неделя отроду, так и скачет вокруг, хмельная от счастья. И только я и Гордей непонятно отчего словно притягиваемся друг к другу. Не хочу, а вечно рядом оказываюсь. Как и он. Странно даже.

Когда с Малинкой в лес ходили уединиться, она мне шёпотом и говорит.

– Жгучка, ты плохо притворяешься!

– А?

– Ну, пожалуйста, притворяйся лучше! А ещё лучше – поговори с ним, улыбнись ему. Он же весь светится, когда рядом. Он и правда в тебя по уши влюбился. Как можно не заметить? Разве что вовсе слепой быть!

– Выдумай ещё чего!

Она поправляет одежду и вдруг как захохочет во весь голос!

– Тише ты! – Шикнула я.

– Поняла я, в чём дело. Да ты же боишься! Просто боишься!

– Я? Что ты выдумываешь? Чего я боюсь?

– Того! Одно дело – смазливому глупому Василю улыбаться да с пустым коробом Огнием пойти погулять. Они не трогают по-настоящему. А такой… что сердце вскачь при виде него – вот тут и страшно – вдруг не взглянет? Вдруг сделаешь что не то, скажешь что не так, и отпугнёшь? Вдруг поймёт, что ты совсем не такая чудная, как он считает. По взгляду же видно – считает. Никогда не думала, что моя сестра такая трусиха!

Я уж было рот открыла ей ответить всё, что думаю и о внезапном приступе всезнания, и о великой любви, которая сестрице за каждым кустом мерещится, да вовремя остановилась. Нечего потеху волкам устраивать, которые поди каждое второе наше слово слышат.

– Не выдумывай, – только и сказала ей.

И вот после ужина снова мы сидим у костра и слушаем, как трещит огонь. Малинка жмётся ко мне, словно боится темноты, а напротив сидит Гордей, перекатывает в зубах травяной стебель и смотрит.